— Я вот всё думаю, княже, — негромко проговорил он. — Что если хан Огадай замешкается? Если татары припозднятся или не придут вовсе? Если придут, но не схлестнутся с латинянами?
Угрим не ответил.
— Такое может случиться?
Угрим молчал.
— Ведь может, княже?
— Маловероятно, — выцедил князь сквозь зубы.
— Значит, всё-таки может…
И вновь молчание.
— Мало людей у тебя, — спокойно, без страха, продолжал Тимофей. — Слишком мало. Если твой план не сработает, и татары запоздают хоть немного, зря положишь и дружину, и мужиков.
— Сколько есть в крепости воинов — столько есть, — недовольно повёл бровью князь. — Других ратников мне взять неоткуда, Тимофей. Наколдовать их не могу. Не силён пока в этом. И из Острожца я уходить не стану. Кощееву Кость, что под нами, другим не оставлю.
— Тогда придётся самим за неё костьми ложиться, — понятливо кивнул Тимофей, поглаживая пристёгнутый к поясу шелом. — Умирать с честью, но, сдаётся мне, без особого толку. Не серчай, княже, я просто хочу уяснить всё сразу. Чтобы во время сечи, когда начнут гибнуть люди, не отвлекаться на дурные мысли и ненужные вопросы. За себя-то я не беспокоюсь: я поклялся тебе служить и от своей клятвы не отступлюсь. Но уж, коли ты поставил меня воеводой, то и за ратников твоих я тоже, вроде бы как, в ответе. И чем раньше узнаю, с каким сердцем посылать их на смерть — тем лучше.
— Ну что ты всё заладил: костьми ложиться, умирать, гибнуть, на смерть посылать! — раздражённо пробурчал Угрим. — Не торопись на тот свет, Тимофей. Не в чистом поле ведь латинян встретим. Из крепости будем держать оборону.
Тимофей невесело усмехнулся. Знал он, какова эта крепость, хорошо знал. Да уж, «крепость»…
Старый, давно не чищеный ров с обвалившимися стенками. Оплывший вал с покосившимся тыном. Прорехи в частоколе — словно дыры в щербатом рту. Да и городские стены тоже… Невысокие, выложенные из почерневших от времени брёвен и засыпанные изнутри просевшей землёй, замшелые, подгнившие, давно не чинённые, ненадёжные. Защитные заборала поведены в стороны. Переходные галереи обвисли, а кое-где обвалились и наспех соединены переброшенными досками. Покосившиеся башни зияют не только узкими бойницами, но и щелями в ладонь-две шириной. И детинец — не лучше. Эх, княже-княже, любую крепость следует крепить в мирное время, а не перед набегом супостата. Тимофей не раз и не два говорил об этом князю, а Угрим всё отмахивался. Зря…
— Чего кривишься? — спросил Угрим.
— Да так, — пожал плечами Тимофей. — Думаю, нам большой разницы нет, где биться — в чистом поле или в Острожце.
— Отчего же?
— Княже, ты, в самом деле, полагаешь, что эти стены, — Тимофей обвёл рукой городские укрепления, — выдержат приступ?
— Эти не выдержат, — хмыкнул Угрим. — А разве я говорил о них?
— Но… — Тимофей растеряно захлопал глазами. — Других стен у Острожца нет.
— Будут, — уверенно сказал князь.
— Так ведь того… не успеем выстроить новых-то. Старые, вон, укрепить и то времени не будет.
— Успеем, — отрезал Угрим.
— Когда, княже?
— Сейчас! Вот прямо сейчас и выстроим…
Перегнувшись через деревянную оградку, князь крикнул толпившимся внизу воинам:
— Отойти от стен!
Приказ передали от десятка к десятку. Недоумевающие дружинники послушно отступили. Ополченцы тоже попятились назад.
— Дальше! — рявкнул Угрим.
Отошли дальше.
Тимофей в изумлении наблюдал за князем. Тот вновь повернулся к нему. Улыбнулся — широко, бесшабашно.
— Ну, Тимофей, держись теперь покрепче.
— В каком смысле? — не понял Тимофей. — За что держаться-то, княже? Зачем?
— На ногах держись. Вниз не падай. Далеко лететь придётся.
Тимофей не ответил. Не успел, пока можно было. А после говорить пропала всякая охота.
Губы Угрима зашевелились, бормоча непонятное. На щеках запылали красным лихорадочные пятна. Лоб покрылся испариной.
Угрим опустил голову, упёршись подбородком в грудь. Застывшие, неживые какие-то, глаза смотрели в доски между княжеских сапог. Медленно-медленно Угрим развёл руки в сторону. Встал крестом, держа ладони вниз. Затем так же медленно, с натугой, словно преодолевая сопротивление, развернул вверх обращённые к земле длани с растопыренными пальцами.
Тимофей ощутил вибрацию под ногами. Дрожали дощатый настил надвратной башни и весь её деревянный сруб, дрожали ворота и стены вокруг, дрожала сама земля под крепостным фундаментом. Сквозь хруст, треск и скрежет снизу донеслись испуганно-изумлённые крики дружинников и ополченцев. Кто-то указывал пальцем вверх, кто-то, разинув рот, глядел перед собой. Взволнованные люди смотрели на оживающие укрепления.
А городские стены шевелились и ворочались, будто огромный ползучий гад, опоясал Острожец и намеревался затянуть петлю. И странно было: почему ненадёжная ограда эта, так и ходившая ходуном, нет — не ходившая уже — плясавшая, никак не разваливается.
Ратники внизу пятились, отступали…
Лицо князя налилось кровью и побагровело так, словно Угрим тянул за собой оратайский плуг.
Над покачивающимися заборалами клубилась пыль, вниз осыпались щепа и труха. Струилась земля из раздавшихся щелей между брёвен. Стенные пролёты и башни кренились всё сильнее, будто стремясь выворотить друг дружку из земной тверди. Однако Угрим стоял без опаски: князь словно прибил ступни гвоздями, словно врос ногами в трещавшие под ним доски, словно корни пустил. Раскинувшего руки Угрима качало и мотало из стороны в сторону, но князь, казалось, не замечал этого и продолжал творить свою волшбу.