Князь-волхв - Страница 6

Придворный чародей — вот кем являлся латинянин, носивший одежды цвета крови… И притом, чародей не из слабых.

* * *

Тимофей чувствовал, как течёт пот по спине. В глазах полыхали багровые блики. А глаза латинянского колдуна давили всё сильнее, глаза старались прорвать незримый волховской щит. Напряжение росло. Но, к счастью, дело близилось к концу.

— В знак своего расположения, Великий хан передаёт возлюбленному сыну-императору скромные дары…

Бельгутай выдержал паузу.

Татарский нойон был, всё же, опытным послом. На самом деле дары, привезённые из Орды, представляли собой немалое сокровище. Золото и меха, драгоценные каменья и оружие изумительной работы, дорогие одежды и лучшие кони из ханских табунов — всё это было достойно императора. Однако в подчёркнутой «скромности» подарков крылся тайный намёк. Хан Огадай через своего посланца давал понять, что обладает ещё большими богатствами и нисколько не обеднеет после щедрых даров.

— …И Великий хан надеется, что недоразумение, связанное с северными урускими землями, будет улажено без ненужного кровопролития, — завершил, наконец, свою речь Бельгутай.

Тимофей закончил перевод.

В шатре повисло томительное молчание. Заключительные слова кочевника можно было расценивать и как заверение в дружбе и как предупреждение или даже угрозу.

Теперь оставалось ждать ответного слова. Приказа казнить дерзких посланцев или повеления миловать.

Феодорлих нехотя возвращался из неведомых далей, где по сию пору блуждал его взор. Император опустил глаза, нарочито небрежным взглядом скользнул по лицам послов. Покосился на колдуна у своих ног.

На миг Тимофею показалось, что между Феодорлихом и магом произошёл краткий безмолвный диалог. Почудилось даже, будто латинянский колдун кивнул. Соглашаясь? Давая знак? Или позволение? Позволение императору?!

Феодорлих заговорил.

— За дары — благодарю, — голос монарха звучал негромко, но внушительно. — Хан проявляет достойный пример поистине королевской щедрости. Ответные подарки вам вручат при следующей нашей встрече.

Тимофей переводил слова Феодорлиха, склонившись к самому уху татарского нойона, и лишь потому увидел, как дёрнулась — едва-едва заметно, но всё же дёрнулась — щека Бельгутая. Слабая тень недовольства (только тень — большего послу не позволено) скользнула по каменному лицу степняка. Ещё бы! Бельгутаю было от чего яриться: латинянский император сознательно избегал именовать Огадая ВЕЛИКИМ ханом.

— Что же касается всего остального… — Лицо Феодорлиха утратило былую невозмутимость. Глаза вспыхнули. Брови сошлись у переносицы. В голосе отчётливо звякнула сталь. — У меня есть только один отец. Достославный Феодорлих Первый Огненнобородый. И никакого иного отца над собой признавать я более не намерен. Равно, как и ничьей власти. Запомните и передайте хану мои слова. Сыновьями пусть он называет своих вассалов.

Нет, император вовсе не витал в облаках всё это время. Глядя поверх их голов, Феодорлих, внимательно слушал послов. И — главное — слышал каждое произнесённое слово.

— Теперь о русских княжествах…

Тень гневливой суровости покинула лик монарха. Губы императора неожиданно скривились в изумлённой улыбке.

— Разве это я воюю земли русинов? Разве под моим предводительством взяты Псков, Новгород и прочие северные города? Разве не магистры Тевтонского и Ливонского орденов, объединившись друг с другом и призвав под свои знамёна европейское рыцарство, провозгласили крестовый поход в восточные земли?

— Но разве шатры прусских и ливонских крестоносцев не стоят в этом лагере? — бесстрастно спросил в свою очередь Бельгутай. Тимофей столь же бесстрастно перевёл слова степняка. — Разве рыцарские ордена не выполняют волю вашего величества? Разве осмелились бы магистры сами, без одобрения императора и без наущения из Рима, тоже, впрочем, подчиняющегося вашему величеству, объявлять походы, собирать рыцарские отряды и нападать на соседей?

По шатру прокатилась волна недовольного гула. Подобный ответ-вопрос со стороны послов при желании можно было счесть непозволительной дерзостью. Однако Феодорлих предпочёл улыбнуться. Ещё раз. И ещё шире.

— Хан Огадай хорошо осведомлён о тонкостях европейкой политики, что, несомненно, делает ему честь. Но ведь он, насколько я могу судить, разумный человек. А зачем двум умным и могущественным властителям портить отношения из-за клочка никчёмной русинской земли, когда вокруг так много непокорённых народов и недоделанных дел?

Ах, никчёмная русинская земля?! Тимофей мысленно скрежетал зубами, но внешне сохранял спокойствие, как и подобает посольскому толмачу. Тимофей переводил…

— Хан ещё не подчинил полностью своей власти восточные царства за Длинной стеной и южные страны, — продолжал Феодорлих. — Его конница не вытоптала персидские земли и не испробовала крепость своих мечей на сарацинских шлемах. Как видите, я тоже кое-что знаю. А потому спрашиваю…

Феодрлих выдержал паузы, прежде чем задать вопрос. Затем чётко и внятно произнёс:

— Стоит ли скудная дань, собираемая с русских княжеств, раздора между нами? Или дружба со слабыми раздробленными русинами хану Огадаю важнее прочного мира со мной?

— Урусы — соседи и союзники Великого хана, — сухо заметил Бельгутай.

Тимофей перевёл.

— Это всего лишь слова, — небрежно отозвался император. — Любой союз действенен лишь до тех пор, покуда он выгоден. Когда же вреда от него оказывается больше, чем пользы, когда союз становится ненужным и тем более опасным, от него отказываются.